Быль

                Попугая назвали Кешей. Назвала его сама Анюська, которая, затаив дыхание от внезапно свалившегося на её голову счастья, благоговейно гладила новенькую пахнущую краской клетку, внутри которой сидело маленькое живое голубое чудо – предел мечтаний всей последней четверти второго класса.  В семье давно стоял вопрос о том, что у одноклассников есть хомячки, котята и собачки… Но Отец был непреклонен.  Он просто умел предвидеть ситуацию на шаг вперед и знал, что рано или поздно именно ему придется гулять с собачкой в шесть утра или подклеивать ободранные кошечкой обои… Хотя у самого Отца в детстве тоже была кошка по имени Фроська – черная, пушистая и с огромными зелеными глазами… Поэтому по результатам почти пятёрочного года остановились на попугае, как наиболее разумном компромиссе между желаемым и действительным.
                И вот, сидя на заднем сиденье в обнимку с клеткой, где испуганно забилось в угол что-то живое, голубое и волнистое, она сказала:
                - Папа, а неужели когда сбывается мечта, это всегда так просто?
                Впоследствии он долго размышлял над этими словами… Глубокие слова сказала второклашка, философские… Мечты, фантазии – они хоть и витают далёким облачком в бездонном небе смутных перспектив, но все они из жизни, а жизнь на самом деле проста, если поразмыслить. И в этой жизни мы все живём свои простые жизни. Просто простое для одних является мечтой других. И всё... А если ты достиг своей мечты, она, порадовав немного, становится привычной и обыденной. Мы просто люди. И мечтаем о простых вещах. Мечты просты на самом деле…
                А Кеша пообжился, попривык. Он жил на кухне, а вечером Анюська, накрыв платком, утаскивала клетку к себе в комнату, где в темноте горячим шепотом рассказывала новости, которые он с интересом слушал, о чем-то сонно почирикивая… Потом заметили, что клетка маленькая, а Кеша всё же птица и стали выпускать. А позже сам он научился приподнимать заслонку у кормушки и протискиваться в щель… Так постепенно клеткой стала кухня, а потом и вся квартира, по которой он носился как реактивный истребитель с радостным визгом и щебетанием…
                Отец ворчал. Теперь он пылесосил квартиру не пару раз в неделю, а каждый день, но все-равно назавтра она была усеяна помётом, освяной шелухой и перьями. Вот вроде маленькая дрянь - в чём жизнь-то держится,  а грязи от него, от одного… И слава богу, что хоть не пара, а то бы расплодились и точно превратили весь дом в конюшню... Конечно он внушал Анюське про её новую обязанность, ответственность, цитировал Экзюпери, но толку-то – ребёнок… Ведь дети – они такие... У них не выросло ещё чувство ответственности.
                А Кеша оказался талантливым ребёнком и довольно скоро заговорил на радость маленькой хозяйке и на потеху всей семье. Кешша... Кешша харроший... Кешша птиччка... Попугайччик… И нараспев:  Кеша – Кешша – Кееешша… Окончательно обнаглев, он смело разгуливал по столу во время еды, лез ко всем в тарелки, а когда прогоняли - грозно верещал  и больно клевался в ответ. Хотя, если по справедливости, то это он нашёл эту еду, а значит она его…
                Но больше всего Отца возмущала кешина вредная привычка с лёту садиться человеку на голову и мало того, что сидеть там, неприятно царапая, так ещё и нагадить впридачу. Этой своей привычкой Кеша нескольких особо нервных гостей чуть до припадка не довёл, дракон паршивый, был за неё бит не единожды и, наконец, придумал компромисс. Отцу он стал садиться только на плечо. Посидит-посидит тихонечко, потом негромко ворковать начинает и перебирать клювом волосики ему на шее. Щекотно так… Отец признал находку и принял компромисс. И иногда даже сажал на палец и сам с ним разговаривал, невольно улыбаясь в седые усы. Кешша… Кешша харроший… Попугайччик, пррривет…
                На палец он садился ко всем, кого знал, а вот ласкать себя позволял только Анюське. Сидит на спинке её стула, а она маленьким пальчиком почёсывает ему где-то за ухом. А он глаза зажмурит, перья на шее распушит и млеет от удовольствия… Летал за ней везде словно собачка,  и даже целый ритуал сложился, когда ежевечерне ждал на кране, пока она почистит зубы, потом на пальце ехал в клетку, а после, в клетке - желать  с Анюськой папе спокойной ночи. А тот желал традиционно – спокойной ночи - и тебе, и Кеше…
                Хотя однажды им обоим сильно досталось, когда в отсутствие Отца Кеша сильно подырявил на его столе какую-то очень нужную бумагу. Он просто развлекался на досуге тем, что находил бумагу и по периметру проклёвывал аккуратные круглые дырочки. На кухне были продырявлены все свежие газеты и журналы, однажды был поклёван анюськин читательский дневник, но всё прощалось до тех пор, пока не подвернулась эта злосчастная бумага. Тогда им было сказано, чтобы и духу этой скотины в отцовой комнате не было, а если что ещё склюёт - за хвост и в форточку… Обоим было страшно, но после рассосалось, пронесло…
                Больше всего на свете Кеша любил зиму, когда Анюська ненадолго отходила в школу, а он садился на горячую батарею, застеленную тряпочкой, и сладко дремал, засунув клюв под левое крыло. К исходу дрёмы щёлкал замок и дом наполнялся светом, звуками, движением, вкусными лакомствами и радостью общения... Кешша харроший!…
                А лето Кеша не любил. Летом все жили на даче, которая хоть и была так близко, что без проблем дойти пешком, но дома кто-то появлялся раз в день и ненадолго, чтобы подсыпать корму, да прибраться. И в основном это был Отец - молчаливый, вечно спешащий и не особо склонный к общению. Он быстро делал всё, что надо и уходил, оставив вместо себя лишь включенное радио. Но радио не радовало Кешу и он бросался вслед – туда, за закрывающуюся дверь, но каждый раз бывал заброшен внутрь, щёлкал замок и снова становилось одиноко... Его нельзя было на дачу, он к клетке не привык, с тоски помрёт, а выпустишь – так улетит...
                В конце июля Кеша заболел. Он перестал есть корм для попугаев, укроп, салат, клевал только замоченный овёс, и то без аппетита. Часами он сидел, нахохлившись, на люстре и спал с открытыми глазами, а иногда залетал в клетку и печально смотрел на собственное отражение в круглом зеркальце с колокольчиком, в который раньше так любил звенеть по утрам. Он ничего не говорил и лишь чирикал на щелчок замка, дающий временную паузу в тягучем и однообразном одиночестве…
                Сначала думали, что мало ли бывает, что все болеют и выздоравливают, что всё пройдёт, но Кеша с каждым днём слабел… Летал уже не много и не долго и с трудом, а в основном сидел в согбенной позе с полуприкрытыми глазами то на столе, то на полу, то на плите у остывающай кастрюли... Любимая батарея в ванной была ледяной, потому, что как это обычно бывает летом, выключили горячую воду…
                Теперь Кешу лечили, капая пипеткой в клюв противное лекарство, а он кричал и вырывался, а ему ещё раз капали… Но через день он перестал кричать, а просто зажимал клюв и укоризненно смотрел – оставь в покое… Оставляли - меняли воду, корм и уходили… Не оставаться же в жару в душной квартире из-за попугая, верно ведь?...
                А накануне Отец остался на ночь – поработать, поутру к зубному,  две встречи - короче, тот ещё день... И вот с утра, войдя на кухню, он вдруг впервые отчетливо подумал – не жилец… Кеша сидел на подоконнике, закрыв глаза, поперёк клюва была зажата шкурка от овса, голова была какая-то всклокоченная, словно немытая, а сам он медленно покачивался взад-вперёд… Мда-с, вот тебе картина… Умирающий попугай... Вообще-то жалко… И очень хорошо, что Анюська не видит…
                …Но заслышав шум закипающего чайника, стук стула, звон посуды, Кеша вдруг встрепнулся, громко и коротко чирикнул, взмахнул крыльями и полетел к Отцу, целясь сесть на плечо или на голову… Но не хватило сил... Он ударил Отца в лицо, упал плашмя на стол, поднялся, отхромылял в угол и долго сидел, заискивающе и виновато глядя куда-то чуть в сторону… Потом попытался почесаться и упал на бок, а через какое-то время медленно подобрал под себя ноги и сел как курица, глядя в никуда абсолютно равнодушными глазами...
                Да… Жалко, очень жалко... Но надо... Надо бежать. Оставил на столе размоченного хлеба, овса, воды и убежал.
                Вернулся он после шести, измученный жарой, зубным врачом, переговорами и пробками…
                ...Кеша лежал на полу, нелепо завалившись на левый бок. Левый глаз его был закрыт, крыло поджато  и только в правом глазу читалось узнавание – не радостное, не истеричное, а доброе – такое, как при встрече друга. Отец опустился на колени, взял в руку это маленькое живое тельце, прикрыл ладонью и удивился – господи, и раньше был как пёрышко, а сейчас и вовсе невесомый… Ну что ты, Кеш... Ну ты давай не раскисай… Ну соберись… Всё будет хорошо… Поправишься… Не раскисай… Хороший Кеша… Птичка… Попугайчик… Мой попугайчик… Я тебя вылечу… Я помогу тебе… Ведь я большой и сильный… Ну соберись… Птичка хорошая…
                Большой, седой и грозный, он чуть не плакал, стоя на коленях и бережно держа в руках это волнисто-голубое невесомое живое…
                Кеша… Кеша хороший… Попугайчик… Ну соберись… Поверь мне… И постепенно его ладони становились тёплыми, в них медленно возникло и разлилось какое-то горячее тепло…  Птичка… Птичка хорошая… Возьми… Возьми мою энергию… Мне это ничего не стоит… Конечно он особенно не верил во все эти штучки, но если это есть и если он вдруг это может, то это просто надо… Ну Кешка… Ну возьми… Ну протяни сегодняшнюю ночь… Она будет нелёгкой… Но если протянешь - выживешь… А я тебя вылечу…  Завтра совсем вылечу… Хороший… Попугайчик… Завтра…
                Он даже не удивился, когда Кеша открыл левый глаз и зашевелился, расправляя крылья… Выпустил его на пол на тряпочку, рядом положил еды… Кеша слез с тряпочки и взгромоздился на хлебную корку. Так и сидел там, медленно помаргивая... Орёл… Ты молодчина, Кешка… Давай… Держись… До завтра… Быстро собрался и ушёл.
                ....Лишь на щелчок замка услышал громкое короткое чириканье. Не уходи… Но надо было, очень надо – на даче уже ждали люди, с которыми договорился про постройку дома...
                Весь вечер обсуждали дом, смотрели планы, обмывали сделку, пили за стройку, дружбу, за успех, но у Отца душа была как-будто не на месте. Он мысленно переносился туда, на кухню, где возле батареи сидел тот невесомый голубой живой комочек, брал его в руки и подбадривал... Кеша… Кеша хороший… Попугайчик… Птичка… Держись…
                Кеша умер в одиннадцать.
                Без двух одиннадцать Отец глянул на часы и понял, что он нужен Кеше, нужен сейчас... Но как им объяснишь – скажут напился, сдвинулся, чудит… В три минуты двенадцатого он с шумом отдвинул стул:
                - Пошёл… Там Кешка умирает. Вернусь.
                Он быстро шёл нетвердым шагом по пыльной тёмной улице навстречу ветру, подгулявшей молодёжи, слепящим фарам машин с одной свербящей скорбной мыслью – как просто мы меням чью-то Жизнь на собственные блага и удобства... Пусть маленькая, невесомая, но это всё же Жизнь… А у него ведь тоже наверняка какая-то своя Мечта… Иду… Иду я, Кеша… Держись… Мой попугайчик… Птичка…
                ...Кеша лежал под столом на спине. Глаза его были открыты, крылья сложены крестиком вдоль хвоста, спинка ровная как линеечка, а в вытянутых тонких лапках он словно держал по зёрнышку... Был он каким-то непривычно строгим, чистым и торжественным... Отец долго стоял посреди кухни в слепяще-ярком свете и держал в руке это голубое, невесомое, негнущееся тельце... И словно частичка чего-то доброго, живого и тёплого  вылетела из его души и растяла за тёмным окном…
                Как птичка…
                ...В горле першил тугой комок… Он шёл обратно, не замечая луж, ухабов, пыльного ветра с крупными каплями дождя, вплетающимися в спутанные волосы, и чувствовал в руке, сжимающей бесчувственное тельце, знакомое горячее тепло… Но чуда не случилось и там, на даче, кешины глаза были уже закрыты…
                ...Он похоронил его заполночь в углу под старой яблоней. Наощупь сколотил маленький крестик из двух реек и воткнул на могилку. Потом полночи сидел на брёвнышке под  пыльным редким дождём и допивал остатки виски. Молчал, курил и думал ни о чём. О вечном…
                Наутро подозвал Анюську и сказал:
                - Здесь Кеша.
                Анюська отрыдала… Квартира сделалась холодной, чистой и пустой, словно больница. А новый дом он так и не построил. Не стоит эта мёртвая громила даже частички того… Живого…
                Кеши...